Удмуртский фольклор

From Воршуд
Jump to navigationJump to search

Дразнилки[edit]

Жанром, несущим в себе особенно выразительные черты детского творчества, являются дразнилки – исаськонъёс (от глагола "исаськыны" – дразниться). Дразнилки являются частью игрового фольклора. Среди детей они встречаются довольно часто. Обычай давать клички и обидные прозвища дети принимают от взрослых, но в детской среде они в известной мере смягчаются. Дети очень любят поддразнивать друг друга и петь насмешливые песенки. Такие песенки-дразнилки и песенки-насмешки представляют особый вид детского творчества. Вначале это просто рифмованные прибавления к имени – прозвища. Если к ним присоединить какой-нибудь стих, образуется дразнилка: "Таня-баня, растабаня; Табаньдэ мыным но вай" – "Таня-баня, растабаня; Табани и мне ты дай".

В большинстве случаев дразнилки высмеивают внешность человека: "Опса, траляля; Бадӟым кӧто Микаля... " – "Опса, траляля; Большепузый Николай..." Хотя дразнилки малоэстетичны, без них нельзя обойтись: они осуждают ябедничество, обжорство, лень, как бы в кривом зеркале, указывают на недостатки и тем самым способствуют их исправлению [1].

Загадки[edit]

Загадка (мадиськон) — один из древнейших и самобытных жанров удмуртского фольклора. Традиция загадывания у удмуртов в прошлом имела специфические черты. Загадывание было в основном приурочено к определенному времени — с покрова (пукро нунал) до Нового года (Выль ар) или до крещения (йӧ вылэ султон)[2]. Поводом к такому строгому установлению сроков служило магическое отношение удмуртов к слову [3]. В то время, когда природа жила полной жизнью, играть и шутить считалось весьма предосудительным. Загадка, представляющая собой наряду со сказками особый вид развлечения, могла загадываться только тогда, когда завершались полевые работы и выпадал первый снег. В это время в деревнях проводились мадиськон (мачкон) ӝытъёс (вечера загадок и сказок, вечера бесед). Женщины и девушки пряли, занимались рукоделием, мужчины плели лапти, вили веревки[4]. «Присутствующие сидели обычно полукругом вокруг ведущего... Загадывание начинал самый старший участник вечера, затем наступала и очередь молодых. Чаще всего загадывали загадки, которые перешли от предков и больше известны старшему поколению. Многие создавали загадки сами. Если загадка была удачной, ее запоминали и загадывали на следующем вечере другим слушателям, со временем она становилась известной всем»[2]. Загадывание было также составной частью посиделок, проводимых в вожодыр (святки). В дальнейшем проведение таких вечеров не было ограничено строгими временными рамками, загадывали в любое время года.

Загадка была своеобразным выражением отношения народа к природным и социальным явлениям, школой жизни и поэтического мастерства. На «вечерах загадок» загадывание совершалось в определенном порядке. Загадывание начиналось с частей и функций человеческого тела. Далее тематика расширялась кругами, вовлекая весь окружающий мир предметов и явлений: дом и предметы обихода, двор, домашние животные, огород, пасека. И последняя группа — самая многочисленная — загадки о явлениях природы, куда входят иносказания о годе и временах года, небесных светилах, о реке и ее обитателях, растительном и животном мире.

Художественное оформление удмуртской загадки: одним из древних используемых приемов является повторение отдельных слов или целых строк с незначительными вариациями. Например: Ӵужисько, ӵужисько, ӵужисько — уг быдтӥськы. - Вужер (Мету, мету, мету — не сметаю.— Тень); Лудэ мынэ пинё, лудысь бертэ пиньтэм. — Сюрло (В поле идет зубастый, с поля возвращается беззубый. — Серп.).

Звуковая организация загадок предполагает употребление аллитерации: Куакын кикы силе. — Дуриськем (В кустарнике кукушка кукует. — Куют в кузнице), выразительных междометных слов, создающих в загадке особый колорит: Мыноз но мыноз, тӥрныд вылаз лоб! пуксёз. — Пуны (Идет, идет, на топорище хлоп! сядет. — Собака.); искажение звучания: Коняй-юмай кӧй миндэр. — Коӵыш (Сладкоежка — толстая подушка. — Кошка.)

Употребляет загадка и звукоподражания: Пинь! Пинь! шуэ но пиньыз ӧвӧл. — Пислэг (Пинь! Пинь! говорит, а зубов нет. — Синица.). Некоторые загадки полностью построены на звукоподражании: Дыбыр-дыбыр-дыг, Лёгор агай йыг. — Вуко кӧос (Звуки, издаваемые жерновами.).

Из выразительных средств создания образа в загадке чаще всего используется метафора, сравнение и эпитет. Метафорические загадки образуют самую многочисленную группу: Пересь абилэн валесэз пуштоз но — мамыкез куашкалоз. — Лымы (Перина старенькой бабушки лопнет — пух разлетится. — Снег.); Лӥял котырын гондыр берга. — Нянь котӥсь (Вокруг пня медведь крутится. — Человек, месящий тесто).

Обобщения в удмуртских загадках подчас так далеки от загадываемого предмета, что отгадка порой кажется немыслимой в применении к нему. Их лучше воспринимают дети, чем взрослые, ибо непосредственность восприятия загадок со временем утрачивается. Более конкретный вид придает загадке употребление собственных имен. Например, при указании места действия в загадках выступают географические названия, знакомые удмуртам: Кам вамен ез, со но уг шуд. — Ведра вуг (Через Каму струна, да и та не играет. — Дужка ведра.); Вало вамен ез езоз. — Йӧ пилиськем (Через Валу проволока натянется. — Трещина на льду, образуемая во время сильных морозов.). Если речь идет о значительном расстоянии, обязательно упоминаются города Москва, Петербург, Казань, Астрахань: Ачиз Мускоын кораське, шелепез татчы пазяське. — Дуриськем (Сам в Москве рубит, щепки сюда летят. — Куют в кузнице.); Атаез кутчаськыса кылёз, пиез Кузонэ вуоз. — Тыл но ӵын (Отец обуться не успеет, сын до Казани доберется. — Огонь и дым).

Имена собственные в удмуртских загадках встречаются нечасто. Если предмет в загадке уподобляется человеку, чаще употребляются постоянные метафоры пересь «старик», кышномурт «женщина», одӥг адями «один человек». Чувствуется связь загадки с традициями всего удмуртского фольклора. Действующими лицами сказок тоже являются в основном безымянные герои: один человек, один солдат, младшая сестра, бедный человек и т. д.

По сравнению с собственными именами, которыми загадка пользуется для уточнения, конкретизации метафоры, двойная функция — конкретизирующая и абстрагирующая — обнаруживается во введении в загадку чисел. В удмуртских загадках встречаются числа 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 30, 40, 50, 70, 77, 100, 365, 1000. Особенность ввода какого-либо числа обусловлена характером текста загадки, ее целями: дать точную характеристику предмета или абстрактную. Числа первого десятка и 11,12, 13, 14, 365 всегда обозначают точное число и служат ключом к разгадке: Одӥг коркалэн одӥг укноез. — Кенос (У одного дома одно окно. — Клеть.); Зӧк беризь, со беризьын дас кык папа пузкар, со папа пузкарын дас ньыль курегпуз, сизьымез тӧдьы, сизьымез сьӧд. — Ар, толэзьёс, арняос, уй, нунал (Толстая липа, на этой липе двенадцать гнезд, в каждом гнезде четырнадцать яиц, семь белых, семь черных. — Год, месяцы, недели, дни и ночи). Числа 7, 30, 40, 50, 70, 77, 100, 1000 обозначают какое-либо множество, указывают на невозможность и ненужность счета, создают художественный образ «немыслимого» предмета: Сизьым дусыме, ачим буш пул вылын кӧласько. — Атас (Семь подружек имею, а сам на голых досках сплю. — Петух.); Пыдыз сизьымдон но сизьым, нош бусыысь тыбыр вылаз бертэ. — Усы (Ног семьдесят и семь, а с поля на спине возвращается. - Борона)[4].

Заклинания, заклички, заговоры[edit]

Жанры фольклора, возникнув в разное время, в художественных образах отразили ступени познания человеком окружающей природы и общества. Согласно его дохристианским верованиям, сохранившимся вплоть до XX в., вся природа населялась существами, способными помочь или помешать, навредить человеку. Поэтому в разных случаях к ним обращались с помощью заклинаний, закличек, заговоров, которые составили отдельный самобытный пласт обрядовой поэзии, преследующий утилитарно-магические цели.

К заклинаниям относятся словесные формулы, среди которых в первую очередь выделяются приговоры, произносимые при выполнении каких-либо магических действий во время обряда или вне его (переправа через реку, зачерпывание воды из источника, сбор плодов и ягод, окончание жатвы, элементарные случаи врачевания и т. д.). К необрядовым видам приговоров относятся клятвы и проклятья [5].

Происхождение и первоначальные функции закличек весьма серьезны и связаны с древней языческой мифологией, глубоко вошедшей в быт народа. Но со временем они стали игрой, так как в них внесено много занимательного и забавного. В основном такие песенки-заклички состоят из двух частей: в первой - обращение к солнцу, дождю и т. д.; во второй - обращение вознаградить чем-либо за выполненные просьбы или объяснение-мотивировка просьбы: "Шундые, пот, пот; Ачим вӧёк нянь сёто" - "Солнышко, выйди, выйди; Сама хлеба с маслом дам".

В большинстве закличек удмуртские дети обращаются к солнцу. Солнце они ласково называют "матерью", "облако" – отцом. Такие заклички обычно пели во время купания, когда после долгого пребывания в воде переохлаждались, а солнышко в этот момент скрывалось в облаках. Закличкой-призывом сулили солнцу красивое платье.

В закличках-обращениях часто встречаются диалектные слова и словоформы: варьируются обращения, например, к солнцу-матери ("нэнэй", "анай", "муми", "нэни" и т.д.), к отцу-облаку ("дядяй", "папа", "атай" и т. д.), тогда как сюжеты закличек устойчивы, почти не подвержены изменениям.

Особенности местного говора сказались и на приговорках-обращениях к животным, птицам, насекомым. Так, в приговорках, адресованных божьей коровке (зоркакы), ее называют какы-мамы, пали, тири-папи и т. д. Всего более 11 названий. В них отразились не только диалектные различия удмуртского языка, но и древние народные воззрения[6]. Близки заклинаниям и закличкам заговоры, но значимость их в сознании людей несколько выше. Это подчеркивается и условиями исполнения, и художественными особенностями, и тем, что заговоры были известны лишь отдельным лицам: ворожцам (туно), знахарям (пелляськись), языческим жрецам (вӧсясь).

Заговоры делятся на хозяйственные, лечебные и любовные. Особенно развитыми у удмуртов были хозяйственные заговоры, которые исполнялись во время частных и общих молений главой семейства или специальными жрецами. Это были обращения к разного рода божествам (троице верховных богов Инмару, Кылдысину и Куазю, покровителю семейно-родового счастья – воршуду и т. д.) с просьбой ниспослать хозяйственное и семейное благополучие, здоровье и счастье.

Лечебные заговоры объединялись под общим названием "пеллян кыл", но были и заговоры от определенных болезней (виркыл – заговор от крови, син усем кыл – заговор от сглаза, булык кыл – заговор от лихорадки и т. д.). Встречались и такие заговорные формулы, которые читались от нескольких болезней[5].

Поддевки[edit]

В детской среде существовали и до сих пор сохраняются своеобразные словесные игры – кылын шудонъёс, рассчитанные в основном на простаков. Поддевки основаны в большинстве случаев на созвучиях (рифме): " – Кызьпу, шу! ; – Кызьпу.; – Тыбыр улад тылпу" ; " – Скажи, "береза"; – Береза; – Под твоей лопаткой пожар".

Обычная форма поддевки – диалог, состоящий из трех строк. В первой строке играющий задает вопрос, во второй – повторяется слово, которое просят повторить, а в третьей строке дается ответ. Поддевки близки по функции прибауткам и шуточным ответам. Веселой словесной игрой для детей старшего возраста является быстрое повторение труднопроизносимых стихов и фраз – скороговорок – ӝог веранъёс. Скороговорки построены на аллитерациях и ассонансах, они способствуют выработке у детей правильной артикуляции, помогают осваивать особенности родного языка. Помогают детям чувствовать и развивать речь – четко и быстро выговаривать отдельные звуки, слова и выражения. "Озьы, гозы, кузь гозы; Бакчаын тэтча ӟозы" – "Так, веревка, длинная веревка; В огороде скачет стрекоза".

Тексты некоторых скороговорок, как и дразнилок, не поддаются переводу. При переводе на русский или другие языки теряется сочность звучания слов или отдельных звуков.

Пословицы и поговорки[edit]

Пословицы, поговорки удмуртов представляют собой свод правил житейской мудрости, народной этики.

В них выражено отношение народа к различным достоинствам и недостаткам человека, они содержат оценку семейной жизни, взаимоотношений в семье, дружбы и любви, коллективизма, богатства и бедности, в них воплотились понимание счастья и горя, жизни и смерти. Вот лишь некоторые примеры: "Пӧян но кышкан одӥг кисыын кыллё" — "Обман и трусость в одном кармане лежат"; "Шонер кырыжез ворме" — "Правда кривду побеждает"; "Одӥг киын герд думыны но уг луы" — "Одной рукой и узла не завяжешь"; "Визьмолы тыл — шуныт, визьтэмлы — сутӥськон" — "Умный у огня согреется, а глупый — обожжется"; "Бызьыны капчи, пиосмуртлы дэрем вурыны секыт" — "Замуж выйти легко, трудно мужу рубашку сшить"; "Самой секыт уж — тэк улон" — "Самый тяжкий труд — безделье" и др.

Пословицы и поговорки рождаются в процессе живой речи как одобрение или порицание конкретной ситуации, явления, действия. Удмурты не мыслят их как нечто отдельное. Поэтому на просьбу назвать несколько поговорок и пословиц от пожилых людей можно услышать ответ: "Не знаю" [7].

Предания[edit]

Мифологические предания[edit]

В удмуртской несказочной прозе выделяется универсальный жанр преданий, который является вербальной формой отношения народа к исторической действительности: мифической или реалистической. В мифологических преданиях мотивы первотворения, явления каких-либо фактов и реалий действительности переработаны в русле поздней традиции с преобладанием морально-этических установок, что создает своеобразный синтез архаических по установке, но поздних по форме повествований. Один из ярких примеров – повествование, согласно которому пятна на луне появились после того, как бедная девушка, живущая со злой мачехой, попросила у луны покровительства, и та забрала ее к себе, когда девушка пошла за водой в один из рождественских вечеров. С тех пор, говорят, и стоит она там, а в полнолуние отчетливо видны и сама девушка, и коромысло с ведрами.

Многие тексты соотносятся с библейскими сюжетами и образами, но, в отличие от легендарных преданий, их содержание тесно переплетено с архаическими представлениями, переплавившими новые влияния в горниле традиции, как, например, в предании "О сотворении мира". Его героями являются Инмар (Верховный Бог) и Шайтан (Черт). Задумав сотворить мир, Инмар посылает Шайтана достать землю со дна мирового океана. Отдав землю Инмару, Шайтан утаивает ее крупицы за щеками, но когда земля, по повелению Инмара, начинает разрастаться, он вынужден выплюнуть ее. Этот факт, согласно преданию, и является причиной неровности земной поверхности[8]

Легендарные предания[edit]

Легендарные предания сформированы системой религиозных представлений удмуртского народа – своеобразным синтезом языческих верований с элементами христианства. В связи с этим сюжетный состав легендарных преданий разделяется на два подвида. Первый содержит повествования об установлении обычаев и обрядов, связанных с этнической религией удмуртов, ее трансформацией, взаимоотношениях "удмуртской" и "русской" веры. Сюда же относятся рассказы о прорицателях, некоторые сюжеты о колдунах, их обучении и т. д.

Второй подвид формируют рассказы книжно-христианского происхождения, они содержат имена и реалии христианской мифологии (Ной, Лазарь, Всемирный потоп и т. д.), проникшие в удмуртскую среду, благодаря переводам Священного писания и книгам для чтения. Повествования этого вида немногочисленны, их стилистика отличается упрощенным переложением известного сюжета или отдельного мотива, часто искаженного из-за непонимания логики оригинала. Близость к Священной истории иногда обнаруживают только ее имена, которые, согласно национальной традиции, могут и не упоминаться, а констатировать факт из жизни "одного человека"[8].

Исторические предания[edit]

Самый богатый раздел преданий — исторический, циклизующий произведения вокруг нескольких основных тем. В удмуртских исторических преданиях выделяется несколько основных циклов: о древнейших насельниках края; героико-богатырский; о заселении и освоении края; предания о разбойниках, беглых; предания о кладах.

Предания о древнейших насельниках края. Основными персонажами этого цикла являются великаны - алангасары (южные удмурты), великаны - зэрпалы (северные удмурты). Они противопоставлены человеку по времени обитания на земле, уму и неумению создавать культурные ценности. В их портретной характеристике внимание акцентировано на росте и силе: ходят по лесу, как по крапиве; сражаются вырванными с корнем деревьями; человека, долбящего борть для пчел, принимают за дятла; разглядывают его на ладони, сажают в карман или кладут за пазуху. Не имеют одежды, орудий труда, не умеют пользоваться огнем. Греясь у костра, защищаются от его жара глиной, обмазывая свои ступни. Обнаружив на земле существо, умеющее трудиться (выращивать хлеб, разводить пчел) вынуждены уйти из прежних мест обитания. Уходят на север, превращаясь в огромные каменные глыбы, или погибают в ямах, похоронив себя заживо. Доказательством давнего присутствия великанов в конкретной местности часто служат названия возвышенностей – гор и холмов (Aлай пыдтыш – пята Алая, Алангасар гурезь – гора Алангасара, Зэрпал лёг - холм/возвышенность Зэрпала). Неровная поверхность, согласно преданиям, - отвалившаяся от ступни или вытряхнутая из лаптей великанов земля.

Алангасар стал отправной точкой для создания двух типов образов в удмуртском фольклоре – богатырей и мифических существ. Богатыри стали преемниками их физической силы, мифические существа — "ума". Первые стали персонажами преданий героико-богатырского цикла, вторые — мифологических сказок. Алангасар в архаической традиции – гиперболизированный образ прошлого, воспоминание о мифическом, "дочеловеческом" времени.

Удмуртские батыры

Героико-богатырский цикл состоит из локальных вариантов преданий о богатырях (батыр/бакатыр < из ст.-тюрк, bagatur— богатырь, военачальник). Северным удмуртам племени Ватка были известны Донды, Идна, племени КалмезБурсин Чуньыпи, Селта, Могучий Бигра; выходцам южных удмуртов – закамских — Мардан-атай, Ожмег, Тутой, Эштэрек.

Трудноуловимая мысль о великане как о первопредке, присутствующая в повествованиях цикла "О древнейших насельниках края", в данном цикле заменяется ясным осознанием того, что у истоков отдельных родов стоят богатыри-прародители, к именам которых добавляются определяющие их функции термины родства или социального статуса (атай/бубы "предок, дед. отец"; выжыйыр "глава рода"; эксэй "князь"; азьветлӥсь "предводитель, военачальник"; будӟыман "старейшина", "большой, великий")[8].

Удмуртские предания о героических богатырях получили локальное развитие. Северным удмуртам, к примеру, не известны эпические персонажи южных районов. В фольклоре средней полосы Удмуртии имеется свой круг богатырей и т. д. Собирателями произведений устного народного творчества не зафиксированы эпические тексты, которые имели бы общенациональное звучание, т. е. бытовали бы во всех районах, где проживает коренное население.

Эпические (несказочные) тексты, бытующие в разных районах и повествующие о различных богатырях, между тем имеют общие характерные признаки, способствующие объединению их в определенные жанры. Они выработали свою художественную форму.

Абсолютное большинство эпических текстов, за некоторыми исключениями, повествуется в прозаическом изложении. Сказитель ведет свой рассказ, как бы вспоминая давно прошедшие события. Он как будто и сам верит в то, о чем говорит, и слушателей заставляет поверить в сказанное. Это создает особый стиль повествования. Эпизоды один за другим нанизываются на одну нить и создают особый сюжет.

Изображаемые в произведениях события происходят в Прикамье. Поэтому в текстах часто встречаются картины природы, характерные для этого региона — поля и леса, луга и реки, горы и долы. Типичны для данной местности флора и фауна. Действие может происходить в любое время суток (утром, днем, вечером) и года( летом, зимой и т. д.). Место действия, как правило, конкретизируется, указывается более или менее точно. Об этом ясно говорят встречающиеся в текстах топонимы: названия населенных пунктов, рек, озер, гор, полей и т. д. Среди них, к примеру — Белая Кама, Вала, Чепца, Кильмезь, Тойма, Иж, Пазял, Можга, Дондыкар, Карйыл, Поршур.

Одним из наиболее широко распространенных художественных приемов является гипербола, которая используется при описании различных событий п действий, особенно при создании образов богатырей. Удмуртский материал подтверждает теоретическое положение, замеченное фольклористами,— чем дальше от нас во времени происходили описываемые события, тем больше степень гиперболизации фактов. От характера гиперболы можно примерно установить эпоху описываемых событий.

Легенда «Эш-Тэрек» повествует о борьбе удмуртского батыра с бигерами (татарами). В тексте произведения нет данных, указывающих на конкретное историческое время. Подобные конфликтные ситуации были возможны и в период Волжско-Булгарского государства (IX—XII вв.) и во времена татаро-монгольского ига (XIII—XVI вв.). Анализ гиперболы как художественного приема дает основание предположить, что в произведении отражено более раннее время в рамках указанных эпох.

Эш-Тэрек — могучий богатырь. Ему и оружие нужно подстать своей силе. «Он вырвал с корнем клен, обломал сучья и согнул в дугу — и у него оказался лук». Богатыри «основали новые городища и крепости на высоких угорьях, поблизости к реке. В тех местах, где они не находили гор под кары и крепости, там хватали рукою за пригорок, вытягивали его кверху до величины горы, и на этой горе поселялись со своими товарищами, такими же богатырями, как и сами князья» («Дондинские богатыри»).

В подобных случаях гипербола выполняет и художественную, и служебную функцию — через преувеличение подчеркнуть какую-либо черту героя. Она символизирует могущество и силу рода, руководителем которого является богатырь. Образы богатырей приобретают обобщенный характер: через их дела и поступки повествуется о жизни целого рода и племени. Образы богатырей отражают период становления патриархального рода, когда кровная близость людей стала определяться по мужской линии [9].

В древних легендах богатыри выступают в качестве создателей родов, но с течением времени эта функция их постепенно затушевывается, и они начинают показываться как предводители (тӧро) родов. Впоследствии под конкретным именем может подразумеваться любой мужчина из данного рода. Антропоним постепенно превращается в этноним, становится названием целого рода или племени. Так случилось с именами Ватка и Калмез. Легенды донесли до нас имена целого ряда предводителей родов. Сюда относятся Донды, Идна, Гурья, Мардан, Тутой, Можга, Ожмег, Пазял и другие[10].

Отдельные образы богатырей сохраняют прямые указания или намеки на связь с тотемным предком. Донды, например, после смерти превращен в лебедя. Реминисценциями представлений о зоо- или орнитоморфной сущности тотемного предка является магическая способность богатыря превращаться в зверя или птицу: чтобы отомстить за убитого брата Бурсина, богатырь Селта оборачивается вначале медведем, а потом вороном и в таком обличье проникает к врагам или бежит от них. Утраченный в процессе эволюции образ, способный к перевоплощению, превращается в преданиях в образ героя, одетого в шкуру тотемного предка или имеющего шубу из какого-либо меха. Так, непременной принадлежностью "гардероба" богатыря Бурсина является шуба, отороченная мехом бобра (мый ку дуро шуба). Жизнь богатырей, по свидетельству преданий, в целом не отличается от жизни обычных людей. Они также занимаются охотой, рыболовством, земледелием, часто именно они или их дети являются зачинателями того или иного вида хозяйствования или промысла. По-видимому, удмуртские богатыри уже начинают владеть собственностью, выраженной в виде каких-то нарезных денег, о чем свидетельствует упоминание о шорӟем коньдон (рубленые гривны), и обязательного атрибута каждого городища – подземного клада. Недаром мотив хранения несметных богатств на местах поселений богатырей занимает одно из ведущих мест в композиции текста.

Статус богатырей изменяется в моменты нападения на их территории враждебных соседей (тушмон – враг) в целях захвата их земель. Богатыри предводительствуют в сражениях, за что соплеменники в мирное время платят им дань или отрабатывают на их полях. Претендентами на земли их родов выступают как богатыри других удмуртских родов, так и соседние народы (пор – марийцы, бигер – татары, ӟуч – русские). Поиски новых земель (в результате поражения в военных столкновениях или в мирных спорах-состязаниях: стрельба из лука на дальность, пинание кочки) и их освоение также ложатся на плечи батыров.

Положение богатырей в обществе главным образом обусловлено их физическим могуществом. Один из основных мотивов преданий этого цикла — мотив обладания богатырями необыкновенной физической силой – наиболее богат разнообразными версиями, которые раскрывают облик богатыря в конкретных деталях. Физическая сила героя проявляется: в вытягивании пригорков рукой до величины горы; очищении леса голыми руками; перебрасывании камней из пращ или целых бревен с городища на городище; стрельбе из лука за 40, 80 и более верст; изготовлении необычных по величине и качеству орудий труда и оружия; необычайно быстром передвижении; способности перепнуть кочку через реку для разрешения спора за земельные и водные угодья. Невероятная сила богатырей способна проявиться даже после их смерти.

Могучая сила героев богатырского цикла во много раз увеличена за счет сверхъестественных возможностей, предопределенных их жреческо-колдовской сущностью или приобретенных с помощью магических предметов или волшебных помощников. Магическая сила богатырей обнаруживается: в способностях к волхвованию и предсказыванию; во владении магическими предметами (волшебные лыжи — золотые или серебряные, чудесные кони, заговоренные меч/сабля или нож/кинжал); в связи с потусторонним миром.

Наиболее ярко и внутренне обусловлено сверхъестественные возможности богатыря проявляются в его владении особым конем как посланником потустороннего мира. [8] .

Предания по тематике, содержанию и форме могут быть различны. Но тем не менее в ряде текстов встречаются одинаковые эпизоды, которые воссоздаются одинаковыми художественными приемами и превращаются в традиционные. Отражение в фольклоре однотипных событий одинаковыми традиционными приемами создает мотив. Мотивы всегда многократно повторяемы. Какими художественными приемами ни показывался бы единичный эпизод, он не станет мотивом, не приобретет традиционного звучания. Мотивы, характерные для удмуртских преданий:

Мотив сравнения человека с дятлом (птицей) или дятленком. Удмурты с древних времен живут в лесном краю, поэтому им хорошо известны повадки лесных птиц. Дятел долбит дерево, выискивая себе корм. Трудяга-дятел импонирует лесному жителю, и он, работая с топором, начинает сравнивать себя с дятлом. Этот мотив характерен для наиболее древних, космогонических легенд, повествующих о вселенной, происхождении жизни и человека. Причем человека-лесоруба сравнивают с дятлом его мифические противники — алангасары, зэрпалы, великаны.

«Маленький человек стал землю пахать, лес рубить, избы строить. Увидел одного мальчик-великан, взял в руку и вместе с топором положил себе в карман. Вернулся домой и показывает матери:

— Посмотри-ка, мать, какого я дятла поймал, он ель долбил.

А мать ему и говорит:

— Сынок, это не дятел, это человек. Значит нас скоро не будет, на свете останутся жить только такие люди. Они маленькие, но работящие; умеют пчел водить и зверей ловить. Пришла пора уходить нам отсюда» («О сотворении мира»).

Во всех легендах, в которых человек сравнивается с дятлом, великаны уходят неизвестно куда, вместо них остаются жить в этих краях обыкновенные люди.

Мотив быстрого передвижения. Богатыри за короткое время преодолевают большие расстояния, но это расстояние дается в пределах реально возможных. Герой передвигается пешком, на лыжах или едет на коне.

«На охоту ходил он за 25 верст. Каждый день, уходя из дома, он брал прямо из печки горячий каравай хлеба, который за дорогу не успевал остыть — так быстро он ходил на лыжах» («Идна-батыр»).

«Жена доставляла ему хлеб еще горячим, 30—40 верст пегий конь скакал так быстро, чтоб хлеб не успевал остыть» («Ядыгар»).

«Зимою Селтакарские богатыри надевали на ноги серебряные лыжи и ходили к богатырям Карйыла. Лыжи эти были настолько быстроходны, что они в один миг пробегали пространство между этими двумя городищами». («Дондинские богатыри»).

«Ретивый в труде, Пазял был ретив на охоте. 30 верст он от Старой Жикьи до порубки перебегал так быстро, что не успевал остывать взятый им для завтрака горячий хлеб». («Пазял и Жужгес»).

Время, затраченное на преодоление определенного расстояния, обычно сравнивается с остыванием горячего хлеба. Откуда этот образ? Почему именно хлеб? Время относится к отвлеченным понятиям, его можно понять и объяснить лишь сознанием. В древности человек отвлеченные понятия старался осмыслить через конкретные образы. Он чувствовал течение времени, но не мог показывать его в часах и минутах. Поэтому определенные отрезки времени он сопоставлял с временем, затрачиваемым на выполнение какой-либо операции в натуральном хозяйстве или необходимым для завершения какого-то явления. Известно, что взятый из печки горячий хлеб остывает медленно, примерно в течение одного часа. Отсюда — батыры менее, чем через час (не успевал остыть горячий хлеб), покрывали расстояние в 25, 30, 40 и более километров.

Мотив перебрасывания тяжелых предметов. При возникновении конфликтных ситуаций между городищами богатыри перекидываются тяжелыми предметами, причем в легендах не говорится о последствиях этих операций. Сказителям не важно, что случилось с людьми другого городища. На первый план выдвигается сам факт перебрасывания тяжестей, т. е. подчеркивается могучая сила богатырей, их желание отстаивать свою правоту.

«Дондыкарские богатыри нередко ссорились с соседними богатырями. Сражаясь с ними, они перебрасывали на соседние городища целые бревна или большие чугунные гири. Так, Гурьякарские богатыри перекидывались бревнами с Весьякарскими богатырями, а с Балезинскими перекидывались 40-пудовыми гирями. Иднакарские богатыри кидали гири в несколько десятков пудов в Сепычкарских богатырей, а богатыри Селтакарские бросали бревна в Иднакарских богатырей, с которыми у них была частая вражда» («Дондинские богатыри»).

Мотив пинания кочек через реку. Удмуртский край изобилует множеством рек и речушек, по обеим сторонам которых тянутся обширные луга. В древности основным путем передвижения были реки. Предки удмуртов селились в бассейнах рек Кильмезь, Вала, Иж и других. Между старожилами и вновь прибывшими возникали спорные вопросы из-за места жительства, луговых и лесных угодий. Эти споры никогда не приводили к кровопролитию. Они всегда разрешались мирным состязанием, одним из наиболее распространенных видов которого является пинание кочек через реку или озеро.

Это состязание выявляет не только физическую силу богатырей: кто пинком может перекинуть кочку через реку. Один из соперников всегда оказывается умнее и хитрее, он заранее срезает предназначенную ему кочку, и, естественно, выигрывает. Мотив любопытен тем, что в нем подчеркивается превосходство разума над физической силой.

Вот как разрешается спор между богатырями Mapданом и Тутоем из-за лугов и лесов вдоль реки Вала. «За ночь Мардан срезал кочку и поставил опять на свое место. Так же велел поступить и своим людям.

На рассвете вышли спорщики к реке. Изо всей силы пнул Тутой большую кочку. Кочка сорвалась и полетела ввысь, затем шлепнулась как раз на середине реки. Потом пнул свою срезанную кочку Мардан. Эта кочка полетела через реку и ударилась о землю за рекой». («Мардан атай и Тутой»). Состязание выигрывает умный Мардан, хотя физически он слабее соперника. А Тутой со своими людьми (со своим родом) был вынужден покинуть эти места. Данный мотив встречается также в легендах «Мардан-батыр», «Тутой и Янтамыр», «Пазял и Жужгес», «Два батыра — два брата» и других.

Мотив состязания в стрельбе из лука. Удмурты с древних времен были хорошими охотниками. К числу охотничьих снаряжений наравне с другими приспособлениями относились лук и стрела. Лук может быть и оружием воина. Он упоминается в легенде «Эш-Тэрек», в некоторых преданиях о Пугачеве и в других текстах. Но сцены стрельбы из лука в них не стали традиционными. В некоторых легендах стрельбы из лука дастся как способ разрешении спорных вопросов. Сама стрельба превращается в своеобразное соревнование, и в сюжете текста она создает особый мотив.

«Кайван пригласил Завьяла в лес. Стоят они на горе у леса и оттуда смотрят на огромную сосну на другой горе. Кайван взял стрелу, натянул лук, нацелился на сосну и говорит:

— Если эта стрела воткнется в сосну, пусть там у вас будет кладбище, а по ту сторону речки — починок. Места по эту сторону реки Позимь будут ваши, а по ту сторону — мои. Межой между моими и вашими владениями будет Позимь.

— Ладно, пусть будет так,— сказал Завьял.

Кайван пустил стрелу, и она воткнулась в сосну» («Кайван и Ондра батыр»).

Аналогичный мотив встречается в легенде «Дондинские богатыри» и некоторых других.

Мотив подпиливания свай мостов. Прикамье — край множества рек и глубоких оврагов. На дорогах встречается немало мостов, по которым проезжают богатыри. Враги, не смея вступить с ними в открытую схватку, пускаются на хитрость: на пути следования богатырей подпиливают сваи мостов и устраивают засаду. Мост рушится, богатыри попадают в затрудненное положение и нередко гибнут. Этот мотив обнаруживаем в легендах «Калмезские богатыри», «Ядыгар», «Идна батыр», «Мардан батыр», «Можга батыр» и ряде других.

Мотив проклинания пегого коня и второй жены. Он обычно связан с предыдущим мотивом. Богатырь обычно ездит на нескольких (двух, трех) лошадях, те, чувствуя опасность, не идут на обманчивый мост. Пегий же конь не может чувствовать опасности, герой садится на него, конь идет на мост и проваливается. Из-за пегого коня богатырь попадает в ловушку, за что и проклинает его. Откуда появилось отрицательное отношение человека к пегим лошадям?

Удмурты до принятия христианства исповедовали языческую веру. Своим языческим богам они приносили в жертву животных и птиц. По сложившимся народным представлениям, жертвы богов должны быть строго определенной масти. Они не могли принимать пестрых гусей, пестрых барашков и бычков, пегих жеребят и т. д. Животные и птицы определенной масти, угодные языческим богам, попадают под защиту духов-покровителей, которые якобы заранее предупреждают их об опасности, оберегают от несчастных случаев. Доброта духа-покровителя не распространяется на пестрых животных и птиц. Поэтому пегим лошадям никто не дает знать о приближающейся опасности, они не чувствуют ее, за что и получают проклятие от своих седоков.

Затруднительное положение героя-богатыря еще более усугубляется из-за второй жены, которая не успела привыкнуть к поступкам и словам-иносказаниям мужа. Богатырь, отправляясь в дорогу, обычно просит, чтобы жена положила ему каравай хлеба. Под караваем подразумевается личное оружие мужа —сабля, шашка и т. д. Здесь отразился древний запрет (табу) на произнесение вслух названия видов оружия. Первая жена с полуслова понимала мужа и четко выполняла его иносказательную просьбу. Но вот богатырь вынужден жениться второй раз. Собираясь в дорогу, он обращается к ней с такой же просьбой. Попав в затруднительное положение, он начинает искать в повозке свое оружие, но, кроме хлеба, ничего не находит и в сердцах проклинает свою вторую жену. Этот мотив в удмуртских эпических сказаниях распространен довольно широко:

«Первая жена батыра умерла, он женился второй раз. В один прекрасный день Мардан собрался в дорогу, запряг в телегу пегого коня. Вторая жена забыла положить ему палаш. Поры (марийцы) на его пути подрубили сваи моста. Его пегий конь не остановился перед мостом. Мардан батыр вместе с конем провалился под мост. Падая, он громко крикнул:

— Пегий конь только тогда конь, когда нет коня; вторая жена только тогда жена, когда нет жены.— Так погиб Мардан батыр». Рассмотрим еще несколько примеров.

«Думая спастись, он начал искать шашку. Но вместо остро отточенной шашки под руку попал каравай хлеба. Микола понял, что погибель пришла.

— Пегая лошадь — не лошадь, вторая жена — не жена,—сказал он умирая». («Два батыра — два брата»).

В стилистическом отношении формула проклинания несколько варьируется, но суть остается единой — резко отрицательное отношение к упомянутым объектам.

Мотив превращения. В отдельных случаях герой эпических сказаний в силу необходимости может перевоплотиться в другой образ. Причины для перевоплощения могут быть различны, но сам факт говорит о том, что люди верили в возможность такого явления. Мысль об умении человека превратиться в животное, птицу или предмет возникла на основе древних тотемистических воззрений: создателем рода может быть тотем — животное, птица, растение и т. д. Тотем покровительствует роду, благополучие всех его членов зависит от него. Считалось, что уважаемый в роде человек сам может принять облик тотема [9].

Мотив превращения в легенды вошел из народной волшебной сказки, где он представлен гораздо шире и богаче. В сказках «определенный интерес представляет мотив чудесного бегства с превращениями. Спасаясь от преследования, герой может превратиться в животных, предметы и т. д., в свою очередь его преследователи также превращаются в соответствующие образы для продолжения погони» [11].

В преданиях этот мотив трактуется несколько иначе, чем в сказках. Богатырь, спасаясь от погони, может перенять облик зверя или птицы, чего не могут сделать его преследователи. Например. Селта бакатыр, уходя от поров (марийцев), превращается в медведя, затем в ястреба («Калмезские богатыри»).

Аналогичным способом спасается от поров и батыр Мардан. Сначала он также превращается в медведя, затем — в ворона, и его не могут поймать («Мардан атай и Бия-дурак»).

Иногда предводитель рода после смерти не уходит в потусторонний мир, а превращается в тотема-покровителя. «Дожил Донды до глубокой старости. Едва только испустил он последний вздох, как был превращен инмаром в белого лебедя. В этом образе он будто бы покровительствовал удмуртам, которые его не забывают» («Донды»).

В зачине преданий непременно дается указание на прошедшее время, когда происходило описываемое событие. В зачине часто встречается слово «вашкала», которое можно перевести «давным-давно» или «в древности». Это слово указывает на древность рассказываемых фактов.

Если сказитель хочет подчеркнуть большую степень давности, перед словом «вашкала» ставит наречие степени «туж» — «очень». В зачине некоторых легенд традиционным становится слово «кемалась» — «давно». По сравнению со словом «вашкала» это слово указывает на эпоху, более близкую нам, хотя и значительно удаленную.

Более близкое нам время отмечается словом «азьло» — «прежде». Этим самым сказитель как бы подчеркивает недавно прошедшее время. В отдельных случаях степень отдаленности от нас описываемых событий не имеет практического значения. В зачине нет указания на время, сказителю важен лишь сам факт, который он воспроизводит.

Зачин удмуртских сказаний обычно немногословен. Но он задает определенный тон и рассказчику, и слушателям, как бы помогает им мысленно перенестись в ту эпоху, в которую происходили описываемые события.

Концовка предании подводит итог всему сказанному. В стилистическом отношении концовка не выработала традиционной формы, но с точки зрения содержания (информативного начала) в ней наблюдается определенная закономерность. Многие легенды, особенно героические, заканчиваются смертью героя. В отдельных случаях герой сам умирает, дожив до глубокой старости, и народ оплакивает его.

В концовке часто проводится мысль, что век богатырей — это пройденный этап, и легенда сожалеет об этом. О естественной смерти богатыря Идна повествуется в конце легенды «Донды». Чтобы увековечить свое имя, он перед смертью произнес заклинание: «Взял князь Идна самый большой лук, четыре раза натягивал его как можно туже и выпустил четыре стрелы на четыре стороны света, сказав при этом: «Пусть имя мое будет известно и пользуется уважением внутри того места, которое я обстрелял своими стрелами!».

В ряде легенд говорится о преждевременной гибели батыра, и само повествование на этом обрывается. Сцена гибели превращается в своеобразную концовку. Герой обычно гибнет в борьбе с темными силами природы («Эштэрек»), в сражении с иными племенами («Кондрат батыр», «Ядыгар») или при социально-классовых стычках («Камит Усманов»).

В отдельных легендах и преданиях в концовке констатируется, как изменилась жизнь после описанных событий или как и почему народ помнит о фактах глубокой старины.

Зачин и концовка создают композиционное обрамление, в силу чего произведение воспринимается как единое художественно-цельное сказание с определенным содержанием и формой [9].

Приговорки[edit]

Приговорка – кыл бордысь кыл - означает слово за словом. Это словосочетание стало восприниматься как термин для выделения стишков шутливого содержания, с которыми дети обращаются к животным и птицам с какой-либо просьбой: "Лоб, лоб, папие; Лобӟид ке, вӧйнянь сёто; Ӧд ке лобӟы – пӧсь сёто; Пуртые кушто!" - "Лети, лети, божья коровка; Полетишь – хлеба с маслом дам; Не полетишь – дам жару; В котел с кипятком брошу!" Другой распространенной приговоркой удмуртских детей является обращение к улитке, которая так же, как и божья коровка, имеет множество региональных названий - иё-биё, акась-тукась, сюкись-така, клялюля" (более 10 названий).

В приговорках-обращениях к домашним животным и птице преобладают мотивы, проникнутые довольно меркантильными соображениями. Просьба в них оформлена настолько буднично, что не будь они традиционными, почти формульными, можно было бы счесть их за случайно высказанное вслух сиюминутное пожелание и т. п.

Первые месяцы жизни ребенка сопровождаются короткими приговорками-пестушками – назьылляськонъёс (от глагола "назьылляськыны" - потягиваться). Они являются разновидностью колыбельной песни и применяются взрослыми для детей. В основном это словесные формулы, высказываемые при движении ребенка после сна, при потягивании: "Кузи, кузи, кузи-и-и!.." - "Потянемся, потянемся, потя-а-немся!.." Мать при этом ласково гладит ребенка по спине или по животику, как бы массажируя различные части его тела.

Для приговорок-пестушек распространенным является повтор, или палилогия. В них предметы и вещи называются ласковыми именами, понятными и используемыми детьми в этом возрасте. Это так называемые детские слова: диго - "гусыня", коко - "яйцо", кикы - "ручки", пубы - "ножки", лёлё - "молочко" и т.д. У удмуртов пестование не всегда связано с постоянными, четко оформленными приговорами в стихотворной форме[12].

Сказки[edit]

Как и в фольклоре других народов, у удмуртов есть сказки: о животных, социально-бытовые или новеллистические, и волшебные.

Сказки о животных[edit]

Сказки о животных по содержанию, характеру вымысла, композиционно-стилевым особенностям представляют собой забавные истории о повадках и похождениях зверей и одновременно подчеркнуто аллегорические повествования с глубоким социальным смыслом. Наиболее часто встречающиеся персонажи сказок о животных – лиса, волк, медведь, заяц, кот, петух, баран, собака – имеют традиционные устойчивые характеристики, аллегоризм их образов вполне понятен читателю. Забавные истории о повадках и похождениях зверей несут в себе следы тотемистических представлений, мифологических воззрений предков удмуртов. Эти аллегорические повествования, имеющие благодаря устойчивой традиционной характеристике образов глубокий социальный смысл, используются в назидательно-дидактических целях [13].

Новеллистические сказки[edit]

Своеобразный жанр удмуртского сказочного репертуара составляют новеллистические сказки. По содержанию и форме они близки к бытовым юмористическим или сатирическим рассказам. Герои этих сказок: бедный и богатый братья, мужик и барин, купцы, попы, ловкие и хитрые люди, - не совершают невероятных поступков, не борются с чудовищами, они действуют в обычной бытовой обстановке. Главное оружие социально-бытовых сказок – смех: в них высмеиваются человеческие пороки – жадность, зависть, упрямство, глупость, лень и т. д.[14]. Новеллистическая сказка освободилась от признаков волшебного вымысла, от условности сказки о животных, от старинных форм мифологических понятий и представлений. Она без аллегорий и каких-либо других форм иносказаний обнажает глубокие социальные противоречия, убеждает слушателей в несправедливости существующих общественных норм [9].

Волшебные сказки[edit]

Среди волшебных сказок значительное место занимают сказки о разных мифологических существах: водяном (вумурт, вукузё), лешем (нюлэсмурт), домовом (коркакузё), половинном существе (палэсмурт), длиннозубом существе (кузьпинёмурт), злом духе (пери) и т. п. Встречаются также персонажи женского рода: обыда, кукри-баба, калмык кышно. Эти существа являются обычно антагонистами главному герою, в роли которого оказываются "один человек", охотник, рыбак, пчеловод. В одних произведениях верх одерживают мифологические существа, в других — человек, что, очевидно, является отражением разных этапов верований народа. Эти сказки архаичны по сюжету, по составу персонажей и по видам занятий главных героев — охота, рыболовство, бортничество[7].

Считалки[edit]

Одним из компонентов игры с давних пор является считалка – лыдъяськон - своеобразная игровая поэтическая миниатюра, или, как ее еще называют – "игровая прелюдия". Удмуртский термин "лыдъяськон" произошел от глагола "лыдъяськыны" – считать.

Именно наличие счета является особенностью жанра и формирует его поэтику. Чаще всего применяются количественные и порядковое числительные. Употребление чисел лишь первого десятка объясняется, по-видимому, тем, что эти цифры наиболее доступны восприятию маленьких детей. Счет в считалках применяется в разных формах. Иногда он проходит через весь текст: "Одӥг, кык, куинь, ньыль; Вить, куать, сизьым, тямыс; Укмыс, дас – ; Горд солдат потӥз" – "Раз, два, три, четыре; Пять, шесть, семь, восемь; Девять, десять – ; Красный солдат вышел". Некоторые считалки умело построены по принципу искаженного счета: "Анды, дванды, тринды, четыренды; Шахты, монахты, пен пенокас; Карлики, десяток". Этот способ возник в связи с табу счета. Запрет на произнесение точного числа дал возможность введения заумных элементов в систему счета, что в дальнейшем закономерно отразилось и на игровой установке жанра.

В удмуртских считалках можно встретить также произведения с искаженным текстом, возникающие в основном в двуязычной среде. По-видимому, из-за незнания других языков при употреблении фольклорного текста не все слова бывают понятными, и потому форма их наиболее приближается к родной речи, вводится смешанная лексика. Непонятные, но звучные слова и словосочетания привлекают детей, и они увлеченно скандируют их. Иногда на искажение идут сознательно, находя удовольствие в самом словотворчестве. Отсюда и появление заумных считалок. Они образованы разными способами: повторением слов с добавлением согласного – "экетэ-бекетэ"; заменой начальных согласных одного и того же слова – "черека-берёка".

Главная особенность этого жанра – строгое соблюдение ритма. Исчезает ритм – исчезает и считалка. В удмуртских считалках ритмоорганизующим элементом чаще всего является чередование ударных слогов. С помощью ассонансов и аллитераций достигается их интонационная особенность. В стихотворной строке удмуртских считалок, состоящей из трех-четырех слов, обычно бывает не менее трех и более аллитерирующих звуков. Это способствует быстрому запоминанию, обучает детей четкому произношению.

Считалка развивает чутье к языку, приучает к поэтическим особенностям фольклора. В настоящее время в детском репертуаре считалки остаются одним из самых популярных жанров. Они обогащаются новым содержанием благодаря профессиональному творчеству. Их образы, ритмику и динамику активно используют в своем творчестве детские поэты.

Литература[edit]

  1. Долганова Л. Н. Удмуртский детский фольклор : автореф. дис. ... канд. филол. наук / Л. Н. Долганова. - Таллинн, 1990. - С. 11.
  2. 2,0 2,1 Gerd. Uber die "Ratselabende" bei den Wotjaken. Ungarische Jahrbucher. - Berlin ; Leipzig, 1928. - D. VIII. - S. 394-395.
  3. Герд К. К изучению удмуртских загадок // Труды научного общества по изучению Вотского края. - Ижевск, 1927. - Вып. 5. - С. 119.
  4. 4,0 4,1 Удмуртский фольклор = удмурт фольклор : загадки / сост. Т. Г. Перевозчикова. - Ижевск, 1982. - С. 5-29.
  5. 5,0 5,1 Перевозчикова Т. Г. Устно-поэтическое творчество / Т. Г. Перевозчикова // Удмурты : ист.-этногр. очерки. - Ижевск, 1993. - С. 271-272.
  6. Долганова Л. Н. Удмуртский детский фольклор : автореф. дис. ... канд. филол. наук / Л. Н. Долганова. - Таллинн, 1990. - С. 5-6.
  7. 7,0 7,1 Владыкин В. Е. Народная поэзия и хореография / В. Е. Владыкин, Л. С. Христолюбова // Этнография удмуртов : учеб. пособие / В. Е. Владыкин, Л. С. Христолюбова. – 2-е изд., перераб. и доп. – Ижевск, 1997. - С. 169.
  8. 8,0 8,1 8,2 8,3 Владыкина Т. Г. От мифологизма к историзму: мотивы и образы удмуртских преданий / Т. Г. Владыкина // Удмуртский фольклор: проблемы жанровой эволюции и систематики / Т. Г. Владыкина. – Ижевск, 1998. - С. 169-195.
  9. 9,0 9,1 9,2 9,3 Яшин Д. А. Некоторые художественные особенности удмуртских легенд / Д. А. Яшин // Об истоках удмуртской литературы. - Ижевск, 1982. - С. 133-145.
  10. Бутолин А. С. Удмурт батыръёс сярысь / А. С. Бутолин // Молот. - 1969. - № 10. - С. 42-47 ; № 12. - С. 36-43.
  11. Яшин Д. А. Волшебные сказки / Д. А. Яшин // Удмуртская народная сказка / Д. А. Яшин. - Ижевск, 1965. - С. 55.
  12. Долганова Л. Н. Удмуртский детский фольклор : автореф. дис. ... канд. филолог. наук / Л. Н. Долганова. - Таллинн, 1990 - С. 7-8.
  13. Яшин Д. А. Сказки о животных / Д. А. Яшин // Удмуртская народная сказка / Д. А. Яшин. - Ижевск, 1965. - С. 75-100.
  14. Перевозчикова Т. Г. Устно-поэтическое творчество / Т. Г. Перевозчикова // Удмурты : ист.-этногр. очерки. - Ижевск, 1993. - С. 275-276.