Ходырева Марина
Марина Ходырева: «Вокруг нас – настоящие музыкальные сокровища»[править]
В редакции поговорили о том, как композиторы-академисты в Ижевске оказались в андеграунде, как удмурты учились осознавать уникальность своих песен и о том, как газета помогла знаменитому поэту познакомиться с будущей женой. Гостем редакции в этот раз стала Марина Ходырева – композитор, этнограф, журналист, председатель Союза композиторов Удмуртии, дочь классика удмуртской детской литературы и блестящего журналиста Германа Ходырева.
Энвиль Касимов: Кто ты?
– Мне давно захотелось понять, откуда берётся музыка. Для этого нужно было стать фольклористом-музыковедом, поехать в деревню к бабушкам, которые сохранили подлинную традицию народных песен. И я поняла, что музыка – это и есть жизнь. Это всё, что у нас внутри. Иногда мы эту музыку не только ясно слышим, но и можем передать вовне, воспроизвести. Мне жаль, что некоторые люди не слышат в себе музыку, не замечают её. Но даже у них, я уверена, она звучит в сердце – только на маленькой громкости.
Ещё одна моя ипостась – педагог. Сейчас я преподаю детям и взрослым вокал и фортепиано, учу их понимать музыку и даю возможность раскрыть её в себе. И могу точно сказать: в каждом человеке есть музыка! И петь может абсолютно каждый человек. Нужно только понять, что ему мешает петь свободно. Начинать освобождать свой голос можно в любом возрасте, хоть в 50.
В будущем надеюсь стать автором мюзикла – бросить все текущие дела и обязанности, написать музыку, найти продюсера, набрать коллектив исполнителей, создать спектакль.
Анна Вардугина: Когда ты расслышала музыку как нечто большее, чем просто мелодию?
– Уже учась в консерватории. Я поехала записывать одну поющую женщину в деревню в Башкортостане. Она сидела с отрешённым лицом и пела песню о своей судьбе. Пела она как будто едва размыкая губы, но голос всё равно был очень сильным. И такая мощная история судьбы была в этой песне, и такая глубина в голосе, что меня начали душить слёзы. Я была по-настоящему потрясена. Я услышала, как через песню можно передать самые сильные переживания, доступные человеку. Поняла, как можно присоединиться к чужому опыту, слушая музыку, прошедшую через его сердце.
Энвиль Касимов: Меня расстраивает, что сегодня вокруг нас много мусора – визуального и музыкального. Кругом звучит ничего не значащая фоновая музыка, работают радиостанции с набором «мусорных» песен, в уши лезет аудиореклама. Разве этот поток аудиомусора не забивает слух к настоящей музыке?
– К сожалению, это проблема современной цивилизации. С мусором бытовым уже начали бороться, учимся раздельному сбору, заменяем пластиковые пакеты бумажными, отказываемся от одноразовой посуды. Замусоренность нашего звукового мира не так бросается в глаза, поэтому и организованной борьбы с этим «мусором» пока нет.
На прошлый День республики 4 ноября мы хотели провести акцию, которая как раз очистила бы звуковой фон хотя бы на время: мы хотели, чтобы в течение дня везде звучала фольклорная музыка и музыка удмуртских композиторов в хорошем исполнении. Чтобы мы слышали эту гениальную простоту мелодий, ясную лирику, слышали бы песни, которые писались не ради коммерческого успеха, а потому что сердце требовало выхода живых эмоций. К сожалению, масштабной сделать эту акцию мы не смогли – для этого нужны административный ресурс и средства. Но нас поддержал директор республиканской филармонии Алексей Фомин, и из динамиков на филармоническом здании транслировалась как раз такая «экологичная» музыка.
Меняется понемногу сознание и у представителей бизнеса. Известно же, что в супер- и гипермаркетах включают определённую музыку, написанную по чётким коммерческим лекалам – у неё такие ритмы и такое настроение, что люди испытывают желание покупать. Но некоторое время назад я зашла в гипермаркет и услышала там… Шопена. Какая это была радость!
– Какую музыку ты бы запретила?
– Никакую. Запретительные меры неэффективны. В СССР запрещали джаз – он стал подпольным и всё равно звучал. Мне самой иногда хочется послушать жёсткий, громкий рок – эта музыка позволяет сбросить накопившиеся сильные эмоции. В запретах не будет необходимости, если у большинства людей будет развитый музыкальный вкус. Тогда они сами не будут слушать примитивную «умца-умца», а раз она станет невостребованной, её перестанут производить.
– Ты так быстро нашла дорогу в редакцию…
– Я столько раз приходила сюда, на Пастухова, 13. Это здание для меня родное и полное воспоминаний. Здесь были редакции всех республиканских изданий, в том числе газеты «Дась лу», где папа работал. Помню, как здесь проходили новогодние ёлки. У меня был костюм Снежинки, и я танцевала с какой-то реактивной энергией. И все знали, что эта беленькая девочка – дочь поэта и журналиста Германа Ходырева.
– Чему тебя научил папа?
– В первую очередь – любить жизнь. Чувствовать красоту. Относиться к людям внимательно и гуманно. Он верил, что каждый человек – кладезь всего хорошего, нужно только найти к нему подход. И можно найти решение любой проблемы. Так что если с человеком не возникает взаимопонимания, делал вывод папа, нужно просто поискать другой способ понять друг друга. Он и вправду был радостным, позитивным, внимательным к окружающим человеком. И я видела, как люди тянутся к его добру и свету, как будто подзаряжаются от него. Он умел задавать вопросы так, что человек раскрывался ему навстречу, становился необыкновенно интересным. Так что папа был прекрасным журналистом, который мог разговорить любого собеседника.
Анна Вардугина: Как он встретился с твоей мамой?
– Это необычная история. Мама была молодым воспитателем в детском саду, только-только после Сарапульского педучилища. Она работала в удмуртской группе и обратила внимание, что у детей практически нет стихов и сказок на родном языке. В газете «Советской Удмуртия» она прочитала стихи детского поэта Германа Ходырева и отправила ему письмо с просьбой написать несколько стихотворений по разным поводам, которые она могла бы использовать. Сейчас это, наверное, кажется невероятным, но поэт выполнил творческий заказ и отправил ей стихи. Потом они встретились – и родилась семья.
Энвиль Касимов: Откуда в твоём папе было столько детского?
– Я не раз задавала себе этот вопрос. Многие поэты начинают как детские, а потом переходят на поэзию для взрослых. А папа так и не «повзрослел», до конца своих дней писал для детей. Я думаю, он хотел в своих стихах прожить, воплотить то, чего не было в его детстве. Его ранние годы были непростыми, они пришлись на военные годы, тягот там было больше, чем радостей, а работы больше, чем беззаботных детских игр. Его мама была уборщицей в школе, и он помогал ей мыть полы, передвигать парты. Он был маленького роста, таких в школе часто дразнят.
Свои первые стихотворения он написал уже в школе. В их классе учился мальчик-хулиган, и учителя дали папе задание написать для школьной стенгазеты «разоблачающее» стихотворение о нём. Папа тогда учился в третьем классе, ему было 10 лет. Когда это стихотворение разместили в стенгазете, папа боялся, что хулиган ему отомстит – отметелит после уроков или ещё какую-то пакость устроит. А вместо этого они подружились.
Стихотворение то, к сожалению, не сохранилось. Знаю только, что оно было на удмуртском языке. А своих два первых сборника детских стихов на удмуртском языке «Милям азбарамы» («Наш двор») и «Кызьы мон буди» («Как я вырос») он опубликовал, учась на 4 курсе пединститута.
– Ты сама писала стихи?
– Писала. Но они были неоригинальными, подражательными, так что я про себя поняла, что не стану настоящим поэтом. Но в детстве я даже выпускала самодельные книжки со своими стишками – сшивала листочки и, как положено, писала год издания, библиотечный код и тираж (2 экземпляра). Я выросла среди книг, и как должен выглядеть настоящий поэтический сборник, знала точно!
Анна Вардугина: Я знаю, ты работаешь с архивом отца. Что ты хочешь с ним сделать?
– Сохранились его произведения, которые никогда не были опубликованы. Это написанные от руки и отпечатанные на машинке рукописи. И это не стихи, а проза. Но почерк у папы непростой, рукописи приходится буквально расшифровывать. Небольшими шагами я готовлю их к печати.
– Детские книги твоего отца переиздают?
– За последние лет 20 однажды переиздали тонкую книжку. Но папины стихи есть в школьной программе удмуртских школ, так что я надеюсь, современные дети хотя бы немного с ними знакомы. А мне бы хотелось, чтобы они их читали, потому что в них – очень точно подмечена детская психология, не устаревающие бытовые ситуации. Моим детям, дочери и сыну, эти стихи очень нравились.
Энвиль Касимов: А правда, что ты можешь сочинить песню буквально на ходу?
– Не совсем так. Могу спеть импровизационный напев на припевные слова, скомпилировав их так, как сегодня мне подсказывает сердце и ситуация. Это традиция севера Удмуртии. Такое пение, в котором импровизация играет огромную роль, сегодня сохранилось лишь в некоторых уголках Земли. Северные удмурты и бесермяне – одни из немногих народов, кто пронёс эту традицию через века. О таких напевах можно сказать «что вижу, то пою». И, возможно, это кажется лёгкой задачей – пой всё, что в голову приходит, вот и песня будет. Но на самом деле создать напев, в котором будут отражены место рождения исполнителя, ситуация и настроение именно этого дня, этой минуты, и чтобы он звучал естественно, легко, гармонично – задача сложная. Это умение даётся не каждому.
Анна Вардугина: А у меня северные напевы-крези рождают другую ассоциацию – жизнь как песня. Исполнительницы умеют пропеть свою жизнь, а может быть, и сразу мыслят её как бесконечный напев, иногда звучащий вслух, иногда остающийся в их головах, звучащий у них внутри.
– Очень точное замечание.
Энвиль Касимов: Я помню нашу работу в 1989 году над первой в истории виниловой пластинкой с записью аутентичных бесермянских крезей.
– Да, записи мы тогда делали в деревне Шамардан Юкаменского района. Продюсировал запись Александр Юминов («Кама-рекордз»), обложку создавал Энвиль Касимов. Деньги на тираж получили от частного бизнеса и от Фонда Форда. У официальных организаций республики мы тоже просили денег, чтобы купить хотя бы приличные микрофоны (мы знали, что нам предстоит записывать многоголосное пение), но на нас смотрели пренебрежительно и говорили, что никому такие пластинки не нужны.
Это была удивительная запись – до того времени ничего подобного не выпускалось. Потом альбом переиздали на CD. В презентации участвовали бабушки из деревни Абашево, которые тоже стали для нас открытием. Мы оказались в Абашево почти случайно – в Шамардане нам сказали, что в соседней деревне тоже есть поющие бабушки, мы и пошли. Был сентябрь, все копали картошку. Мы этих бабушек оторвали от земли, они пришли, даже руки не успев вымыть, сели вчетвером в обычных ситцевых платьях, посмотрели друг на друга и запели так чудесно, что у нас дыхание перехватило.
Потом я часто давала эту запись студентам, чтобы они скопировали исполнение, но это оказалось непросто – бабушки владели атональным пением и подхватывали мелодию друг за другом очень изобретательно.
Анна Вардугина: Как тебе кажется, этот диск повлиял на формирование нового культурного ландшафта в Удмуртии?
– Думаю, да. Когда я вернулась в Удмуртию в 1987 году после консерватории, увидела здесь множество псевдофольклорных коллективов. Они были одеты в отдалённо стилизованные под традиционные костюмы, исполняли одинаковый репертуар из десятка избитых песен, да ещё в эстрадной обработке. Им приходилось напоминать, что живой фольклор всё ещё здесь – достаточно поехать в деревню, прийти к поющей бабушке, и она напоёт новых песен на целую концертную программу.
Ситуация доходила до абсурда. Я работала в отделе фольклора Института истории, языка и литературы, и к нам обращались артисты с просьбой дать записи полевых экспедиций в Вавожский район. При этом оказывалось, что они сами из Вавожского района! И им не приходило в голову поездить по родному району, записать песни у носителей. Они даже поющих бабушек из собственных деревень зачастую не знали!
Только со временем, когда мы начали проводить семинары и конференции по фольклору Удмуртии, когда были выпущены диски, у артистов фолк-коллективов начало меняться сознание.
Я параллельно работала на радио (а его тогда слушали все), ставила записи с диска бесермянского фольклора в эфир, и для слушателей тоже формировалась новая картина мира, в которой были аутентичные песни их родной земли. И обычные люди, и руководители наших фолк-коллективов в те годы буквально расширяли сознание, привыкали к мысли, что вокруг них – настоящие музыкальные сокровища.
Могу ещё сказать, что тогда и за рубежом начало меняться представление о нашей традиционной музыке. В 1990 году я съездила на стажировку в Эстонию, у меня появились связи в культурных кругах, и когда в Эстонии проводили очередной этно-фестиваль, ко мне обращались за рекомендациями, какой коллектив пригласить из Удмуртии. И я всегда советовала бабушек, исполняющих традиционные песни, и молодёжь, которая продолжает именно аутентичную исполнительскую традицию – песенную, инструментальную, танцевальную.
Наши коллективы в Эстонии окружали вниманием, они там становились настоящим открытием, событием. А в Эстонию на международные фестивали съезжались и из Венгрии, и из Финляндии. Так в Европе начали слушать удмуртскую и бесермянскую аутентику, а наши исполнители начинали осознавать собственную значимость и уникальность. Сейчас для меня огромное счастье видеть, как развиваются коллективы, очень бережно относящиеся к фольклорной традиции. Снова звучат быдӟым крезь и кубыз, артисты используют на сцене традиционные костюмы из домотканого полотна с традиционными орнаментами и главное – понимают, что это за культура.
– Серьёзная работа по сбору фольклора в Удмуртии ведётся несколько десятилетий. Остались ещё деревни, куда этнографы не добрались? И живы ли ещё носители подлинной традиции?
– Конечно. Например, в Кезский район ездят преимущественно в деревни староверов, а там ведь есть и удмуртские деревни. И было бы интересно собрать там фольклор. Сейчас уходят носительницы традиции, которым 80-90 лет, от своих мам и бабушек перенявшие песни дореволюционной поры. Но ещё можно записывать 60-летних, которые учились петь у тех самых 90-летних. В некоторых деревнях на народную традицию накладывается влияние массовой советской культуры, но в ряде небольших глухих деревень, стоящих на отшибе, отделённых от райцентра малопроезжими дорогами, где даже телевидения не было, где культура осталась как бы законсервированной, старожилы до сих пор хранят песни в том виде, в каком их пели, может быть, даже так, как сто лет назад. Они ещё помнят, как проводились традиционные обряды.
– Как ты оцениваешь проект «Бурановские бабушки»?
– Для меня важно, что бабушки из Бураново до конца остались верны себе и все средства, заработанные концертами, вложили в мечту своей жизни – возрождение церкви в родном селе. Они всегда оставались аутентичными, но при этом широта их интересов позволила им выйти за рамки только традиционной музыки. И они смогли так «присвоить» российские и западные рок-хиты, что те стали частью удмуртской культуры. Это феноменальная работа. Подобные проекты есть в других странах, но в России «Бурановские бабушки» остаются единственными в своём роде.
– А ведь есть мнение, что самодеятельные ансамбли вроде «Бурановских бабушек» можно найти едва ли не в каждой удмуртской деревне.
– В чём-то это правда. В каждой деревне (и не только удмуртской, но и татарской, марийской, какой угодно) есть фольклорные ансамбли, поющие песни этой местности, аи зачастую и что-то иное, к чему лежит душа. Другое дело, насколько они готовы полностью изменить образ жизни, получить не только плюсы, но и минусы массовой популярности. И, конечно, многое зависит от художественного руководителя. Такой же прекрасный ансамбль был в бесермянском селе Юнда, им руководит Ангелина Петровна Урасинова. Ещё лет 20 назад это был большой коллектив, поющий уникальные напевы. Как было бы здорово записать их на 15-18 микрофонов, расшифровать хоровую партитуру, издать её – уверена, это была бы мировая сенсация, потому что нигде больше я такого типа многоголосия не слышала. Как необычно они мыслят в момент песенной импровизации! У каждой – своя комбинация слов, своя интонация, и они безупречно чувствуют друг друга, не «толкаются» в напеве, а гармонично вплетают свой голос в общий хор. Но с каждым годом пожилых участниц юндинского ансамбля остаётся всё меньше…
Сергей Рогозин: Один из ваших консерваторских дипломов – композиторский. Вы пишете музыку сейчас?
– Пишу, хотя не много. В основном, детские песни, в том числе на стихи папы. При поддержке Министерства национальной политики тиражом тысячу экземпляров был выпущен диск «Турлы буёлъёс» («Разноцветные краски») – 25 моих детских и юношеских песен на папины стихи. Его распространили по республике, и я знаю, что дети эти песни поют. Эти песни исполняли группа «Птица Тылобурдо», хор ДШИ № 1, артисты Мария Корепанова и Александр Катков.
Анна Вардугина: Несколько лет назад Союз композиторов Удмуртии как-то тихо, незаметно исчез из старинного особняка на улице Ленина. Там неожиданно появилась вывеска пивной.
– Да, это было великолепное помещение, где на первом этаже был камерный концертный зал, а на втором располагались кабинеты для работы композиторов. Когда-то это здание буквально отстоял для Союза Геннадий Михайлович Корепанов-Камский (композитор, возглавлявший союз в те годы), но со временем оно обветшало, а денег на ремонт взять было неоткуда. И тогда было принято решение переехать. Сейчас мы вместе с Национальной библиотекой занимаем лучшие андеграундные подвалы Ижевска – в доме по ул. Удмуртская, 199. У нас есть комната в 42 кв. м., где стоит наша главная ценность – рояль, и хранятся партитуры и музыкальная литература.
Елена Бородина: Как сегодня живёт Союз композиторов Удмуртии?
– В своё время Союз был создан, чтобы поддерживать авторов – покупать у них произведения, давать им возможность зарабатывать творчеством. А также чтобы проводить дни удмуртской культуры в районах (сейчас мы хотим возобновить эту традицию). Также у Союза была возможность устраивать композиторам творческие командировки. А сейчас мы просто поддерживаем друг друга, сохраняем круг единомышленников. Союз, к сожалению, стареет. Мы не можем привлечь в него новых, молодых членов. Самые молодые наши союзники – из поколения 35-40-летних. Это композитор, блестящий педагог Республиканского музыкального колледжа, скрипач Илья Петухов, талантливейший композитор из Глазова Татьяна Лекомцева и музыковед Светлана Толкачёва. Остальные значительно старше. Мы знаем, что за последние годы консерватории выпустили десяток композиторов родом из Удмуртии, которые могли бы вернуться работать на родину, но этого не происходит: они остаются в Москве, Петербурге, Казани, Екатеринбурге. Я их понимаю: там у них больше возможности для самореализации.
– Композиторы в Удмуртии даже если работают, то «в стол». Почему так происходит? Публика не идёт на концерты, если на афише – не имена мировой величины? Творческие коллективы не берут сочинения местных авторов в работу?
– Творческие коллективы поставлены в ситуацию, когда они должны в первую очередь зарабатывать. Конечно, симфонический оркестр опасается, что заработает намного меньше, если поставит в афишу симфонию современного удмуртского композитора, а не признанного гения. Но чтобы зарабатывать на произведениях композиторов Удмуртии, их надо исполнять. Чем чаще они будут звучать, тем больше у них будет ценителей, любителей.
В советские годы публику приучали слушать музыку местных авторов: в программе фестиваля им. Чайковского каждый год был двухчасовой концерт сочинений композиторов Удмуртии. В том числе эту музыку играли первые оркестры страны под руководством В. Федосеева, В. Дударовой и так далее. Лучшие музыканты страны играли сочинения наших композиторов, и они звучали ярко и мощно. Сейчас знаменитые оркестры приезжают в Удмуртию только со своей программой, их невозможно заставить учить новые для них крупные произведения.
Про реакцию публики я могу вот что сказать. Когда я преподавала в нашем музучилище удмуртскую музыку, то ставила студентам зачёты, если они бывали на концертах наших композиторов. Для многих из них это становилось первым знакомством с музыкой удмуртских композиторов. И они возвращались с концертов с горящими глазами, им хотелось обсуждать эту музыку, она становилась для них радостным открытием. Они писали эссе об этих произведениях, и я видела, что они услышали в них много важного для себя.
– А пишутся ли сегодня удмуртские оперы?
– Одной из важнейших сцен для музыки удмуртских композиторов долгое время оставался Театр оперы и балета. Но сегодня нам говорят, что у наших композиторов нет достойных для постановки опер и балетов, а те, что есть, морально устарели. Но как можно говорить о том, что опера «Наталь» морально устарела, если в ней поднимаются вечные темы? При этом новые оперы нашим композиторам не заказывают. В Казани с постоянными аншлагами идёт балет «Шурале», либретто которого основано на народных мифах и легендах.
Наш балет «Италмас» Геннадия Корепанова-Камского ничуть не хуже, но его не ставят, хотя именно этот сюжет в удачном воплощении мог бы стать явлением культурного туризма. Я видела постановку «Италмаса», осуществлённую в середине 1980-х – это было очень сильное впечатление. Он был как изысканная шкатулка с национальными сувенирами. С постановкой балета по удмуртским мифам «Волшебный сундук» композитора Юрия Толкача театр балета «Радуга» стал победителем на Всероссийском фестивале «Театральное Приволжье». У Александра Корепанова есть прекрасный балет «Соловей и Роза», написанный по мотивам сказки Оскара Уайльда. Его сюжет универсален для любой страны и любого времени. Его музыка очень хороша. И он ждёт своего постановщика.
Задание УП
– Мне очень нравится развитие «УП». Но может быть, дополнить её содержание серией публикаций о композиторах Удмуртии?
Вопрос УП
Строитель, политик, историк и общественный деятель Николай Украинец спрашивает, интересовались ли вы своей родословной, историей семьи?
– Да. Корни моей семьи – в Алнашском и Можгинском районах. По линии отца мы отследили предков до XVII-XVIII вв. Род матери пока изучили не так глубоко, но тоже занимаемся поиском информации. Когда дочери Зарине в гимназии дали задание нарисовать фамильное древо, получилась раскидистая крона на нескольких листах ватмана. Большинство наших предков были сельскими жителями. Дед был учителем. Так что я – удмуртский интеллигент в третьем поколении. Вот интересная деталь. В музее Будапешта есть сабля князя Хадыра. Меня имя этого князя очень заинтересовало. Звуки «а» и «о» часто взаимозамещаются, когда слово переходит из одного языка в другой, да и просто в эпохи, когда язык реформируется. Возможно, этот Хадыр был булгарским князем. Венгры ведь – потомки булгар. А здесь, на земле Удмуртии остались артефакты эпохи Волжской Булгарии. Так что есть гипотетический шанс, что Хадыр и Ходыревы исторически как-то связаны. Следующего гостя рубрики я хочу спросить, что бы он хотел изменить в республике, используя свои профессиональные умения.
Источник:
Ходырева, Марина Германовна. «Вокруг нас – музыкальные сокровища» : в редакции поговорили о том, как композиторы-академисты в Ижевске оказались в андеграунде, как удмурты учились осознавать уникальность своих песен, и о том, как газета помогла знаменитому поэту познакомиться с будущей женой / Марина Ходырева ; беседовали: Э. В. Касимов [и др.] ; подготовила Анна Вардугина // Удмуртская правда. - 2020. - 28 мая (№ 20). - С. 4-5 : фот. - (Планёрка УП).
За предоставление материала выражаем огромную благодарность редакции газеты "Удмуртская правда"
