Охота

Наконечники стрел

Гербом Вятской губернии был натянутый лук со стрелою, что означало большую роль охоты на Вятке. Многие дореволюционные авторы неизменно подчеркивали особую страсть и любовь удмурта к охоте: "Он счастлив лишь тогда, когда в лесу с ружьем, собакой и трубкой во рту". Это состояние счастливой гармонии с лесом объясняется тем, что удмурты — лесной народ. .

Удмурты - потомки древнего финно-пермского населения Приуралья - восприняли идейно-технологический потенциал промыслового хозяйства предков.Свидетельство тому - термины, обеспечивающие лексическое содержание удмуртской охоты, нередко относящиеся к общепермскому и даже к допермскому времени . Археологические материалы в свою очередь указывают на то, что древнее и средневековое население Камско-Вятского междуречья активно промышляло дикого зверя и птицу, что в перспективе позволило создать своеобразный экономический уклад, при котором было найдено оптимальное сочетание между присваивающими и производящими видами хозяйственных занятий . Искусство Прикамья изобилует сюжетами и образами, восходящими к пластическим формам пермского звериного стиля, непосредственно связанного с тотемистическими представлениями древних удмуртов . Традиционные верования, включающие в себя элементы промысловой магии, культа леса и животных, имели место в народной жизни до развертывания антирелигиозной пропаганды и других этапов советской модернизации.

Волжская Булгария получала мед, воск, большую и лучшую часть пушнины с Вятки. Булгары через Вятский край проникали до Великого Устюга, полученными мехами Булгария торговала с Персией, Аравией, Индией . Желая удержать за собой монополию выгодной торговли, булгары распускали о жителях северных земель, в том числе и Вятки, разные страшные слухи, что это великаны, с одним глазом на лбу, с собачьей головой и т. п., чтобы только отклонить торговцев от сношений с ними . Охота очень рано приобрела здесь товарный характер, и пушнина стала играть роль торгового" эквивалента (ср.: меховые деньги на Руси), самой мелкой единицей меновой стоимости у народов Поволжья (татар, мари) были беличьи шкурки . В современном удмуртском языке понятие "деньги" обозначается словом "коньдон" (букв.: цена белки], сейчас слово "коньы" обозначает белку и 1 коп. П Налоговое бремя, распространенное на удмуртов после присоединения к Москве, измерялось не столько деньгами, сколько пушниной или, как тогда говорили, «мягкой рухлядишкой». С Вятки шли знаменитые "карие бобры". Платили ясак лисицами "черными, чернодушками и белодушками, а сверх того белками и горностаями" .

В пореформенные годы этнографами неоднократно отмечалось искусство удмуртского охотника, идущего рядом с вами так, что вы не слышите его шагов «в камышах - вровень с камышом, в траве - с травой» . Охотничьи умения и навыки удмуртов оценивались весьма лестно: "Между охотниками за зверями особенно славятся вотяки, которые одной дробинкой метко бьют белок" . Исследователи отмечают: "Наблюдательность вотяка изумительна. В лесу вотяк никогда не потеряется, по коре дерев, по толщине их, по просвету и чаще, по запахам, по мху и т. д., по тем признакам, которые для нас неуловимы, он легко ориентируется в самых густых лесах" . Многие дореволюционные авторы неизменно подчеркивают особую страсть и любовь удмуртов к охоте, подчас даже в ущерб другим занятиям: "Вотяк счастлив лишь тогда, когда он в лесу, с ружьем, собакой и трубкой во рту" .

Охотничье лесопромысловое хозяйство удмуртов не испытало в своей истории глобального кризиса, что позволило удмуртской охоте длительное время сохранять высокую социальную статусность и технологическую преемственность.

Лесное хозяйство удмуртов базировалось на традициях смешанной неспециализированной экономики, где стабильность экосистемы была напрямую связана с адаптивными возможностями человека, стремящегося максимально приспособиться к условиям окружающей среды . Ситуация коренным образом изменилась с началом массовой миграции русского земледельческого населения в лесные области края . Увеличение количества обрабатываемых площадей и появление этнически неоднородных крестьянских общин способствовали сокращению доли промысловых занятий в трудовом календаре удмуртов. Свою роль в этом процессе сыграли меры государственного и административного воздействия, когда немалая часть лесных массивов отошла в ведение казенных дач Ижевского и Боткинского заводов. Сведение лесов вело к изменению привычной среды обитания и прежних устоев, когда сбережение лесов для будущего поколения понималось как священная обязанность каждого. Являясь на протяжении веков и прилежными земледельцами, удмурты, тем не менее, были неразрывно (духовно и экономически) связаны с лесом.

Основным пушным охотничье-промысловым животным был бобр. Арские князья вносили в «государеву казну оброк с данью вместе по 10 бобров карих, а коли не добудут бобров — по тысяче белок». Плотные шкуры бобров всегда считались самыми теплыми, их мясо употребляли в пищу. На рынках высоко ценилась и бобровая струя. Обладая сильным стойким запахом и неприятным горьким вкусом, она применялась в магических целях и как лечебное средство, помогающее от тяжелых недугов.

Была популярна охота на лося и северного оленя, их мясо занимало важное место в питании населения. Среди других промысловых животных можно назвать белку, зайца, медведя, волка, куницу, росомаху, лису, косулю. Именно названия этих животных фигурировали чаще всего в удмуртском именнике. Белок по губернии за год (1874) заготовили до 130 тыс. штук, зайцев до 30 тыс. Охотились и на дичь: дикую утку, ястреба-тетеревятника, филина, полярную сову, белую куропатку, черного аиста, но больше всего — на глухаря, тетерева, рябчика.

Основным охотничьим оружием, начиная с эпохи камня, были лук и стрелы (пукыӵ, ньӧл). Форма самого лука менялась мало, но наконечники стрел изготовлялись из разных материалов — соответственно эпохам: из камня, бронзы и железа. Но при этом во все времена бытовали наконечники, изготовленные из кости. Основой конструкции сложносоставного лука было изогнутое в середине древко, по форме напоминающее невысокую букву М. Длина его доходила до 150—170 сантиметров. При охоте использовали копья и дротики. Для каждого вида птиц и животных удмурты применяли специальные устройства. Например, для горностаев, норок и выдр ставились маленькие капканы, спиралеобразные ловушки — клетки, тенета (казь) и корытообразные захлопывающиеся деревянные ловушки (нальык). Более тяжелые капканы предназначались для волков, лисиц и росомах. Ловушка для зайцев называлась пасть, или кечкор, изготавливалась из бревен. На птиц ставили разные силки (вы) – из конского волоса, из веток и прутьев, морды, ловушки из кольев и мелких досок. Устраивали разнообразные ловчие ямы. Ловили птиц и на смолу, намазывая ею ветки деревьев. Для заманивания использовали манки (чипсон), изготовленные из бедренных костей соболя или куницы. Манки дошли до наших дней почти без изменений, только теперь их делают из металлических трубочек, гусиного пера или коры молодого побега ивы.

С огнестрельным оружием удмурты познакомились довольно рано, но ружья (пыӵал) были не у всех.

Даже простейшими орудиями охотники добывали значительное количество дичи и пушнины, которую сбывали через посредников-скупщиков, поскольку пушнина рано приобрела товарный характер..

Охотничий промысел в крае имел выраженный индивидуальный характер, подразделяясь на несколько направлений: пушное, мясное и как мера защиты от хищников. Исключением являлись коллективные облавы, представленные практически всем мужским населением общины, где профессиональные охотники выступали в роли приглашенных специалистов, а само действие облекалось в формы ритуала. Элементы добровольной кооперации удмуртских охотников сохранялись, тем не менее, на семейном уровне, что было обусловлено существовавшими принципами передачи трудового навыка . Искусство охоты передавалось из поколения в поколение, дети 7-9 лет ходили на охоту в качестве учеников и помощников, учились "всем приемам скрадывания птицы и схаживанья зверя", знакомились с местами их гнезд и логовищ по следам и перелету".

В лес отправлялись, как правило, деды и внуки, т.е. представители тех возрастных групп, что обладали иммунитетом от некоторых обременительных крестьянских работ. Взрослые мужчины, на долю которых ложилось основное тягло земледельчества, могли позволить себе поохотиться неподалеку от дома лишь поздней осенью и зимой .

Организация удмуртской охоты зависела не только от нужд крестьянского хозяйства, но и опиралась на правовые обычаи предков, закреплявшие за отдельными семьями определенные лесопромысловые участки . Наследием чего, по-видимому, может считаться традиция сооружения семейных лесных избушек, шалашей и бекетов, сохранявшаяся в удмуртских деревнях вплоть до коллективизации , а также «лесное животноводство» удмуртов, при котором домашний скот (в основном свиней) выгоняли весной в лес, где держали на огороженных семейных участках практически до времени забоя поздней осенью . Отход от традиций коллективного промысла был продиктован, кроме того, постепенным сокращением популяций промысловых видов животных. Свою роль сыграла также избирательность охотников, расширявших промысел пушного зверя - доминирующего объекта охоты в Прикамье еще со времен средневековья . Коммерциализация, впрочем, не коснулась двух видов охоты - на волков и медведя. Противостояние крестьянской общины и волчьей стаи можно рассматривать как антагонизм двух групп, ведущих борьбу за доминирование на освоенной земле. В первые советские годы по причине гражданской войны планомерная охота на волков не велась, и многие крестьянские общества испытали на себе настоящий террор со стороны волчьих стай. Пришлось срочно организовывать отпор волкам, но вскоре обнаружилось, что необходимый навык звероловства был во многих районах утрачен .

Важным в таком отношении представляется вопрос о существовавших прежде традициях промыслового табу и сакрализации отдельных видов животных и птиц. Известно, что названия многих воршудно-родовых групп удмуртов восходят к представлениям о предке-тотеме (Докья - Глухарь, Какся - Цапля, Куака - Ворона, Юбера - Дрозд, Скворец и др.). Особое отношение было у удмуртов к лебедю (удм. Юсь), воплощавшему в народном сознании функциональную связь между миром людей и миром богов. Не случайно еще в 1880-е гг. в некоторых населенных удмуртами местах существовал обычай почитания пары священных лебедей. Их отпускали по окончании моления с пожеланиями доплыть по Каме до великого Инмара .). К промысловым культам, очевидно, восходят у удмуртов следы почитания рыб (щуки, хариуса), утки, лебедя, голубя, жабы (лягушки). Запрещалось убивать журавлей, лебедей, скворцов, ласточек, муравьев и т. д. Строго запрещалось убивать, мучать, наносить вред лягушкам/жабам, виновника сразу настигнет несчастье (корова погибнет или вместо молока будет доиться кровь, женщина в доме заболеет — магическая реализация мифологической связки "женщина — корова").

У удмуртов, как и у многих народов, было особенно почтительное отношение к медведю. Проблема «человек/медведь» глубоко мифологична и выходит далеко за пределы магической практики местных охотников. Удмуртский фольклор в свою очередь, указывает на существование прямого родства между человеком и медведем . В развитии сюжетных линий удмуртских легенд и преданий главный герой в кризисные моменты обнаруживает способность к перевоплощению и пребыванию в состоянии особой реальности, при этом народными сказителями нередко использовался образ медведя как средоточия силы, ума и сообразительности .Охота на медведя и манила, и страшила человека. После удачной охоты ее участники произносили примерно следующее: «Старый дедушка, не сердись на нас! Молодые ненароком тебя убили! Молодые не тебя искали, да из-за собак ошиблись, ненароком тебя убили!» .

Медведя редко осмеливались назвать действительным именем "гондыр", обычно говорили "пересь атай" (дедушка), "мӧйы мурт" (старик), "паськыт кымыс" (широкий лоб), "паськыт пыд" (широкие лапы), иногда его имя произносили переиначивая "гондыр"—"дыргон". Также было табуировано название волка "кион", опасались его вслух произносить женщины, дети, особенно вечером, ночью, в поле, в лесу, говорили: "со" (тот), "пурысь" (серый) и т. д . Удмуртское название рыси "балян" переводится "блестящий", "сверкающий" , т. е. здесь вновь имеет место иносказание. Существовал запрет произносить название зайца, с этой целью употребляются различные "подставные" названия; "кеч", "луд кеч" (букв.: "коза, дикая или полевая коза).

Наиболее строго табуация названий зверей (дичи) соблюдалась непосредственно перед охотой и во время ее, тогда применялись иносказания-описания. В песне "Сер кутон гур" ("Песня охоты на куницу") охотник ведет беседу со своей собакой: "дун-дун, дун-дун, дун-дун,— говорю я, свою охотничью (букв.: лесовую) песню/мелодию произношу; утром, когда просыпается петух, пойдем, Куӵое (букв.: моя пестрая), что-нибудь поищем... что-то нашла Куӵо, я его подстрелил, (оно) с шумом-треском упало, Куӵо схватила (его), я (его) на руки взял",— т. е. везде охотник избегает назвать свою дичь, и лишь дома он уже говорит: "Я куницу добыл".