Общественное моление Булда

Ареал распространения

С культом Булда связаны преимущественно четыре родовые удмуртские группы — Юмья/Ӟумья, Пельга, Омга и Можга. В определенной мере к культу Булды могли быль причастны и представители южноудмуртских родовых групп Ӟатча, Кибья и Салья. Приведенные материалы показывают что наиболее ранними выглядит святилище Булды возле дд. Пирогово, основанное удмуртами рода Юмья, проживавшими в бассейне р. Тоймы. Большой общественный вес имели капища Нижнеюрашинское (Лолошур-Возжинское), Можгинское, Айшурское, Варзи-Ятчинское, Кузебаевское, Сарамакское, на остальных святилищах проводили моления жители лишь двух-трех родственных селений, что говорит об их локальной значимости .

Структура моления

Анализ содержания и особенностей культа Булды позволяет выявить в нем два основных компонента. Первый — общая традиционная основа удмуртских обрядов и верований, восходившая к почитанию семейно-родовых божеств-покровителей и проведению больших общественных молений на племенных и территориальных капищах. На это указывают состав жертвенных приношений, основные правила и порядок проведения церемоний Булда, приуроченность праздника к дням летнего солнцестояния, а впоследствии к христианским праздникам Троице или дню Петра и Павла, обращенность молитв к югу, в направлении к солнцу и др. Общественные капища Булда в дд. Сарамак, Аргабаш, Бемыж и Вожи имеют прямую связь с Великой куалой, а идол Булды хранился в куале. Фактически можно полагать, что у кизнерских удмуртов общественные капища Булда выросли из почитания Великой куалы. Примеры такой эволюции некоторых семейно-родовые/ патронимические капищ в окружные святилища прослежены нами ранее среди кукморских удмуртов .

Формирование культа Булды у можгинских удмуртов, скорее всего, наложился на традицию почитания местного родоначальника Мардана. Второй компонент в культе Булды — новые оригинальные черты. Это общее для всех ареалов наименование хозяина капища Булда, наличие особой персоны тӧро как cвоеобразного сакрального центра, музыкальное сопровождение обрядовых церемоний, возможно, обязательность принесения в жертву взрослого коня. Обращает на себя внимание и высокий общественный статус молений Булда, наличие определенной прослойки или определенных семейных групп, приверженцев культа Булды, указание на главенство жрецов капища Булда в сравнении со жрецами других святилищ .

Почитание божества Булды выглядит поздним явлением и связано с ареалом обитания одной этнотерриториальной группы южных удмуртов (собственно южные удмурты). Для них святилища Булда играли роль духовных центров и выполняли этноконсолидирующие функции, а культ Булды служил одним из главных этноопределяющих признаков. Нам уже приходилось писать о существовании особого этнического подразделения булда-удмурты, которые обособляли себя от других этнотеррториальных групп, как от удмуртов-ватка (жившие у р. Вятки), так и от удмуртов-калмезов (жившие у р. Кильмези). Материальная и духовная культура этой группы южноудмуртского населения характеризуется значительным своеобразием. Было высказано предположение, что субстратную основу этого подразделения южноудмуртского населения «…составили потомки существовавшего в прошлом социально-культового объединения Булда, которое, возможно, сформировалось в результате культурного и этнического взаимодействия кильмезских удмуртов с какими-то южноудмуртскими группами, испытавшими булгарское воздействие» [Шутова 2001: 99–100] .

Моление Булда южных удмуртов

Деревня Пирогово (удм. Пироггурт) Алнашского района УР

Ревностные язычники, сохранявшие почитание Булды, один раз в четыре года собирались на эти общественные моления не только из пределов своего уезда, но и из Малмыжского уезда, из селений, иногда располагавшихся за сотню верст от этого места. Моление бывало через три года, летом, на другой день после Петрова дня. По отзывам местных жителей, роща эта была указана для жертвоприношений Булде прорицателем в старину. В юго-восточной части Елабужского уезда сохранялось предание, что лет полтораста назад [т. е. около середины XVIII в.] один удмурт из д. Старой Юмьи заблудился на охоте и заночевал в глухом лесу .

Под утро он увидел во сне седого, величественного старца, который сказал, что на этом месте нужно устроить мольбище и приносить жертвы через три года; причем старец прибавил: «я страшный бог!» После того было устроено капище в лесу и там проводили моления.

Эти святилища называются «Булда», будто бы по имени того самого человека, видевшего сон. «Потомки его до настоящего времени сохраняют старшинство над этим мольбищем, старший из этого рода – главный жрец», – заключает Н. Блинов [Блинов 1898: 43–47]. По отзывам стариков, нигде в другом месте, кроме капища в Кокшанской даче (то есть в Ушковском лесу, в святилище около д. Пирогово Алнашского района), молиться Булде не следует.

Отдельные сведения о функционировании этого священного места сохранились и в наши дни. Так, по свидетельству информанта Татьяны Евдокимовны Садовниковой (1904 г. р.), в конце XIX – начале XX вв. в окрестностях деревни Пирогово на вершине горы имелось святилище Тыловӧсь ‘моление с огнем’. Обрядовые церемонии проводились здесь раз в три года после Троицы в течение 7 дней. Резали овец, гусей, телок, бычков. Жрецом был мужчина. Место было огорожено в виде двойного круга. Во внутренний круг женщины не имели права заходить. По краю внешнего круга росли березы [ПМА-1998].

Крупное моление, длившееся в течении недели, проводили здесь один раз в четыре года, летом. На моление съезжались жители многих деревень. Здесь во время сакральных действий трением о кору священного дуба добывали новый огонь, на котором готовили жертвенную пищу.

Происхождение культа

Накопленные за прошедшее десятилетие материалы о функционировании святилищ Булда и последние авторские изыскания по тюркским заимствованиям в культовой практике и верованиях южных удмуртов позволяют актуализировать проблему истоков культа Булды. Следует отметить, что в названии и особенностях культа Булды прослеживаются одновременно элементы буддизма и христианства. Наименование родоплеменного божества можно рассматривать в качестве искаженного имени Будды. Облик Булды символизировали дерево, идол, высокий человек в белой одежде и специальное сакральное лицо торо. В дд. Нижние Юраши, Кузебаево Булду представляли в облике высокого человека/старика в белой одежде или в виде дерева – ели или дуба, в святилищах дд. Сарамак, Аргабаш, Бемыж и Вожи существовали идолы Булда. Наглядных свидетельств о существовании этих идолов не сохранилось, но можно предполагать, что это были изображения, копировавшие либо сидящего Будду (в ранней версии Будду изображали с бородой и усами), либо деревянную скульптуру св. Николая.

В д. Кузебаево сохранились сведения о существовании особой книги Булда, по которой молились на святилище. Обращает на себя внимание своеобразие личности одного из главных служителей культа – почетного председателя тӧро и характер выполняемых им функций. Во время молений на нижнеюрашинском святилище тӧро Харитон-дай сидел в центре круга под деревьями и медитировал. Примечательны характеристики Харитон-дай – очень добрый, спокойный, благожелательный. По свидетельству Н. Блинова, в конце XIX в. сохранилась информация, что в «в северо-восточном углу Елабужского уезда в глухой Ильинской волости указывают одну деревню, вблизи которой Булда сидел на дереве» [Блинов, 1898: 46]. О связи культа Булды с православием свидетельствует предание, записанное в 1859 г. среди удмуртов Варзи-Ятчинского прихода, что Булды – братья Николая Чудотворца. Общественное святилище Булда в некоторых селениях называли иногда Микулай вӧсь ‘моление Николаю’ [Потанин 1884: 204; Блинов 1898: 49]<.

На наш взгляд, культ Булды привнесен в удмуртскую среду какой-то группой кочевников (тюрко- и монголоязычные кочевники XIII–XIV вв.), рано познакомившихся с христианскими и буддийскими идеями. О существовании таких групп тюрко- и монголоязычных племен известно в научной литературе. По мнению исследователей-тюрковедов (В.В. Бартольд, Т.М. Михайлов, С.Г. Кляшторный, Л.Р. Кызласов, А.М. Сагалаев и др.) с конца I – II тыс. народы Центральной Азии и Южной Сибири познакомились с манихейством, несторианством, буддизмом, исламом и другими верованиями. К примеру, в составе улуса Джучи XIII–XVI вв. наряду с тюрко-монгольским шаманизмом имели влияние буддийские, мусульманские, несторианские, католические идеи, ибо при дворе монгольских ханов можно было встретить деятелей разных конфессий [см. Тюхтенева, с. 243–246; Дашковский 2011: 173-175, 182-184, 191-192]. Веротерпимость и надконфессиональность Чингиз-хана (и, в целом, государства Золотой Орды) привлекала к нему и его силе всех недовольных и притесняемых: буддистов, конфуцианцев, христиан, мусульман [ссылка по: Лушников 2009: 87–90].

В кочевой степи Нижнего Поволжья золотоордынского времени (ранний период существования Улуса Джучи) преобладал тюрко-монгольский шаманизм, имело место влияние несторианства и буддизма. Вместе с русским населением в регион приходит православие. Хотя в первой половине XIV в. роль государственной религии в Улусе Джучи начинает играть ислам и в правление хана Узбека (1312–1342 гг.) большинство горожан являлось мусульманами, но в степи процесс исламизации шел сложнее. Окончательно номады были исламизированы в начале XV в., тем не менее, в течение длительного времени здесь сохранялись пережитки тюрко-монгольского шаманизама [Недашковский 2011: 23–24].

О «православно-буддийском диалоге» (о взаимовлиянии идей христианства и буддизма) в среде тюрко- монголоязычных народов писали многие авторы. В частности, кочевники–монголы Южной Сибири (монголы, буряты, тибетцы) XVII–XVIII вв., проповедовавшие ламаистский буддизм, включали в свой сложный пантеон и христианских святых, в частности, св. Николая [Аджиев 1996: 211–218; Головизнин 2009: 25–26]. Сталкиваясь с местными верованиями, буддизм часто вбирал их в себя, но при этом никогда не забывал отвести божествам и культам строго определенное место [Елканидзе 1996: 683–684]. Рассуждая о «православно-буддийском диалоге», М.В. Головизнин учитывает широкий исторический контекст, «а именно то, что христианство, зародившееся на Ближнем Востоке на культурном базисе эллинизма, впитало и переосмыслило многие обряды и обычаи восточных культов (митраизма и пр.), которые в той или иной степени также были усвоены буддизмом, распространявшемся в Восточном Иране и Средней Азии перед тем, как он попал в Тибет и Монголию.

Кроме того, изгнанные из Византии в первые века христианства манихеи и адепты «несторианской» ереси, ушедшие далеко на Восток, не только (за 1000 лет до русских) познакомили с Евангелием тюркские и монгольские степные народы, но и длительно сосуществовали с буддизмом» [Головизнин 2009: 25–26].

Таким образом, культ Булды мог быть привнесен в оседлую удмуртскую среду какой-то группой кочевников, знакомых с христианскими и буддийскими идеями и расселившихся после монголо-татарского нашествия в XIII–XIV вв. вблизи удмуртских селений, предположительно в бассейне р. Тоймы. Новые заимствованные элементы, связанные с почитанием Булды, наложились на традиционные верования и культовую практику удмуртов, в основе которых почитание семейно-родовых божеств, племенных и территориальных покровителей. Вступившая в тесные контакты с пришлым тюрко- и монголоязычным населением прослойка южных удмуртов, восприняла от них и дух некоей пассионарности, своей особости, вследствие чего общественные церемонии, связанные с почитанием Булды оказали заметное консолидирующее воздействие на одну из территориальных групп местных финно-угорских обитателей Приуралья, известных в научной литературе как собственно южные удмурты.